Сафрит хмуро смотрела в сторону Скифр, начисто вытирая свои окровавленные руки.

– Мы победили при помощи каких-то черных искусств.

– Мы победили. – Отец Ярви пожал плечами. – Из двух возможных окончаний сражения этот лучший. Пусть Отец Мир проливает слезы над методами. Мать Война улыбается от результатов.

– А что насчет Одды? – пробормотал Бренд. Невысокий человек казался непобедимым, но он прошел через Последнюю Дверь. Больше никаких шуток.

– Он бы не выжил из-за стрелы, – сказал Ярви. – Тут было бы либо он, либо все мы.

– Безжалостная арифметика, – сказала Сафрит, сжав губы в суровую линию.

Министр не смотрел на нее.

– Такие задачи и приходится решать лидеру.

– Что если волшебство нашлет на нас проклятие? – спросил Досдувой. – Что если мы рискуем вторым Разбиением Бога? Что если мы…

– Мы победили. – Голос Отца Ярви был холодным и строгим, как обнаженная сталь. Он сжал пальцами здоровой руки тот маленький кусочек эльфийского металла, и костяшки пальцев побелели на его кулаке. – Благодарите любых богов, в которых верите, за ваши жизни, если знаете как. А потом помогите с трупами.

Досдувой закрыл рот и отошел прочь, качая своей огромной головой.

Бренд с трудом разжал свои больные пальцы и уронил щит. Нарисованный Рин дракон был весь изрублен и выдолблен, на кромке светлели свежие царапины, бинты на его ладони пропитались кровью. Боги, он был весь избит, исцарапан и у него все болело. Ему едва хватало сил стоять, не говоря уже о том, чтобы препираться о том, насколько хорошим было то, что они сделали. Чем больше он видел, тем меньше понимал, что такое добро. Его шея горела, когда он ее тронул, она оказалась влажной. Там была царапина, и он не знал, друг ее нанес или враг. Раны болят одинаково, кто бы их не нанес.

– Сложите их с достоинством, – говорил Отец Ярви, – и свалите эти деревья для погребальных костров.

– И этих ублюдков тоже? – Колл указал на людей Конного Народа, разбросанных по холму, изодранных и окровавленных. Некоторые из команды обыскивали тела на предмет чего-нибудь ценного.

– Их тоже.

– А зачем даровать им достойное сожжение?

Ральф ухватил парня за руку.

– Потому что если мы здесь победили попрошаек, то и сами мы не лучше попрошаек. А если победили великих воинов, значит мы еще более великие.

– Ты ранен? – спросила Сафрит.

Бренд уставился на нее, словно она говорила на иностранном языке.

– Чего?

– Сядь.

Это было нетрудно. Он был так слаб, что колени уже сами едва не подгибались. Он смотрел через открытую всем ветрам вершину холма, как его команда отложила оружие и принялась стаскивать трупы в ряды. Другие начали топорами валить чахлые деревца, чтобы сложить огромный погребальный костер. Сафрит склонилась над ним, щупая своими сильными пальцами порез на его шее.

– Он не глубокий. У других гораздо хуже.

– Я убил человека, – пробормотал он, не обращаясь ни к кому конкретному. Может это звучало как похвальба, но он точно не имел похвальбу в виду. – Человека со своими надеждами, заботами, семьей.

Ральф сел на корточки рядом с ним и почесал седую бороду.

– Убить человека совсем не такая легкая задача, как пытаются убедить барды. – Он по-отечески положил руку Бренду на плечо. – Ты сегодня хорошо поработал.

– Да? – пробормотал Бренд, потирая забинтованными руками. – Все еще думаю, кем он был, и что привело его сюда, и почему ему пришлось сражаться. Все еще вижу его лицо.

– Вполне возможно, что ты будешь видеть его, пока сам не пройдешь через Последнюю Дверь. Такова цена стены щитов, Бренд. – И Ральф протянул ему меч. Хороший меч, с серебром на рукояти и запятнанными от долгого использования ножнами. – Меч Одды. Он хотел бы, чтоб ты его взял. У приличного воина должен быть приличный клинок.

Бренд мечтал о том, чтобы у него был свой собственный меч, а теперь его тошнило от одного его вида.

– Я не воин.

– Воин.

– Воины не боятся.

– Дураки не боятся. Воин стоит, несмотря на страх. Ты выстоял.

Бренд подергал влажные штаны.

– Я выстоял и обмочился.

– И не ты один.

– В песнях герои никогда не мочатся в штаны.

– Ага, точно. – Ральф в последний раз сжал его плечо и встал. – Вот почему там песни, а здесь жизнь.

Мать Солнце была высоко над степью, когда они отправились. Медленно поднимался дым от погребального костра. Хотя кровь ушла из неба, оставив лишь чистую и прекрасную синеву, но она все еще оставалась, засохшая и темная, под ногтями Бренда, на его бинтах и на его пульсирующей шее. Он чувствовал, что теперь каждый прожитый им день будет красным.

Около мачты лежали четыре весла. Прах мужчин, которые их тянули, уже кружился над равнинами. Скифр задумчиво сидела среди груза, натянув капюшон, и ближайшие гребцы старались отодвинуться от нее так далеко, как только возможно, не выпав из лодки.

Бренд глянул на Колючку, когда они начали грести, а она смотрела назад, ее лицо было бледным и пустым. Таким же было лицо Одды, когда они складывали вокруг него дрова. Бренд попытался улыбнуться, но рот не мог вспомнить, как это делается. Они сражались в стене. Они стояли у Последней Двери. Они встретили Смерть и оставили урожай Матери Ворон. Что бы там не говорил мастер Хуннан, теперь оба они были воинами.

Но это было не так, как в песнях.

То, что нужно Гетланду

Кальив расползающейся кучей заполнил один берег Запретной и распространился, как грязная болезнь, на другой. Над ним было светлое небо в пятнах дыма от бесчисленных костров и усеянное точками выискивающих падаль птиц.

Замок принца стоял на низком холме над рекой. На его огромных верхних балках были вырезаны золоченые лошади, а стена вокруг была сделана скорее из грязи, чем из камня. Снаружи было буйное скопление деревянных зданий, окруженное забором из крепких кольев. На дорожке блестели копья воинов.

А за забором царил хаос палаток, юрт, фургонов, лачуг и временных жилищ из ужасного убожества, простирающегося по чернеющему ландшафту во всех направлениях.

– Боги, как он огромен, – пробормотал Бренд.

– Боги, как он уродлив, – пробормотала Колючка.

– Кальив словно медленно наполняющийся мочевой пузырь, – сказала Скифр, задумчиво поковырялась в носу, изучила результаты и так мягко вытерла палец об плечо ближайшего гребца, что тот даже не заметил. – Весной он наполняется северянами, и народом империи, а еще Конным Народом со всей степи, все кишат здесь, чтобы поторговать. Летом он лопается, и по равнинам разливается его грязь. Зимой все они разъезжаются, и он снова съеживается.

– Воняет он точно, как мочевой пузырь, – проворчал Ральф, морща нос.

На каждом берегу реки наспех соорудили две громадные приземистые башни из мощных бревен, и между ними была натянута паутина из цепей. Сделанная из усеянных шипами звеньев черного железа, изогнутая под напором пенящейся воды, она ловила кучи мусора и плавняка и намертво останавливала движение по Запретной.

– Принц Варослав выловил неплохой улов своей железной сетью, – сказал Отец Ярви.

Колючка никогда не видела так много кораблей. Они заполонили реку, забили пристани, их вытаскивали на берега плотными рядами, убрав мачты. Там были корабли из Гетланда, Ванстерланда и Тровенланда. Были корабли из Ютмарка и с Островов. Были странные корабли, которые, должно быть, приплыли с юга, с темной обшивкой и со слишком большим корпусом для путешествия через высокий волок. Были даже две высоченные галеры, плывшие в гавань, каждая с тремя рядами весел, рядом с которыми Южный Ветер казался карликом.

– Гляньте на этих монстров, – прошептал Бренд.

– Корабли из Империи Юга, – сказал Ральф. – Там экипаж в три сотни человек.

– Эти люди ему и нужны, – сказал Отец Ярви. – Чтобы сражаться в его глупой войне против Конного Народа.

Колючку совсем не радовала мысль о том, чтобы снова сражаться с Конным Народом. Или если уж на то пошло, о том, чтобы остаться в Кальиве на лето. В рассказах ее отца он пах намного лучше.